Как я пыталась стать настоящей монахиней, но не выдержала антисанитарии и психологического давления

Отречься от мирской жизни в пользу жизни духовной — это серьезное испытание, которое может стать смыслом жизни, возможностью увидеть этот мир по-другому. Истории о том, как российские звезды, такие, как Екатерина Васильева («Чародеи») или Ирина Муравьева («Москва слезам не верит») совершили постриг, в свое время наделали много шума, а сегодня своим опытом хотят поделиться и самые обыкновенные девушки, посвятившие себя Богу. Я хочу рассказать тебе историю девушки, которая мечтала об уделе монахини, но не смогла победить свое эго. Это не просто рассказ о том, как одна слабая монахиня не выдержала испытаний веры, но еще и описание реалий жизни тех женщин, которые ушли спасать свои души вдали от светской жизни.

Моя история не похожа на исповедь человека, который прошел длинный, полный духовности путь, пробирался через тернии к звездам и на себе ощутил все тяготы и благословения отшельнической жизни, вдали от дома, за пазухой у Всевышнего. Я всегда принадлежала этому миру и так и не смогла от него отречься, как бы крепки ни были мои отношения с Богом.

Я была самой обыкновенной девушкой, закончившей школу и мечтающей поступить на теологический факультет, а затем пойти дальше, постигая духовную семинарию. У меня не было ни стигмат, ни видений, ни православного воспитания, где заповеди стояли бы в основе взросления и формирования личности. Пока мои друзья и сверстники думали, кем бы хотели стать в будущем, я знала, что моя дорога приведет меня в монастырь.

Моя жизнь была исключительно светской, за исключением влияния бабушки, которая с детства говорила со мной о более тонких и непонятных мне материях — вере. Помню, как сейчас, как однажды она положила передо мной большую книгу в черной обложке, на которой красивыми, но странными буквами было написано «Библия». Мы вместе читали ее. Мне было непонятно то, что написано там, как-то не по-русски, но бабушка обещала, что все придет со временем.

Бабушкина смерть была для меня трагедией. В тот период времени мне было уже почти 16 лет, и в моем сознании появлялись первые признаки критического мышления. Мама не разделяла бабушкиных идей. Ей казалось, что религия и бабушкин подход к вере лицемерен. А я поняла это слишком поздно.

После того, как я пережила свою трагедию, в моем сердце поселилась мечта — уйти в монастырь, чтобы бабушка могла гордиться мной, а также потому, что я хотела разобраться: это внешний мир мешает мне быть искренней с Богом, или же подвох лежит в самой основе.

Итак, я прошла все необходимые стадии, прежде чем уйти. Первый шаг — уход из светской жизни. Второй — рясофор. Третий — постриг и обет. Я общалась со священником, который приезжал к нам в город, и он рассказал мне, что для того, чтобы уйти в монастырь, не нужен никакой повод. Не нужно быть неудовлетворенным мирской жизнью, достаточно лишь желания спасения души. У меня было несколько месяцев, чтобы подготовиться, доделать все свои светские дела, рассказать о своих планах родным, окончательно решиться. Этим я и занималась. У меня не было особых проблем, которые бы требовали моего присутствия. Я убедила родителей в том, что я этого хочу, и они не стали меня переубеждать. Парня у меня не было, и я считала это соответствующим знаком:
«Пока мои подруги томятся мирскими чувствами, я свободна от оков плоти», — так я думала, когда прощалась с близкими и друзьями.
На вопросы о том, а не хороню ли я себя в молодости, я отвечала уверенно, что не считаю уход в монастырь смертью ни телесной, ни, тем более, духовной.
Всё было добровольно. Никто не обманывал меня, не обещал мне лучшей жизни. Я точно знала, куда я иду. За полгода до моего пострига я работала волонтером на христианском съезде и там я познакомилась с множеством людей, у которых были примерно одинаковые мысли по поводу веры, но никто из них не рассматривал уход от мира. Кроме меня.

Итак, мой путь начался с приезда в монастырь, который находился далеко от того места, где я жила (название монастыря скрыто по желанию автора — прим. ред.). Вокруг были горы, лес, прекрасная природа, свежий воздух и какое-то упоение разливалось в воздухе.

На пороге я встретила женщину, одетую как монахиня, которая несла большую брезентовую сумку с чем-то тяжелым внутри. Я вызвалась помочь ей, забыв обо всем.

С такой фразой очень трудно спорить. Незабываемое ощущение — осознавать, что тебя послал сам Иисус.

Монахиня не приняла моей помощи — просто сжала мою руку в своей, а затем пошла своей дорогой, неся свой тяжелый груз без всякого напряжения.

Мое послушание началось, как я впоследствии поняла, вполне традиционно — с физического труда. Я помогала на кухне, убиралась в кельях, а также помогала тем, кто был болен и не мог сам переодеваться и есть.

В наш монастырь часто обращались за помощью люди из мира, а мы помогали. Сестра, с которой я служила и помогала ей делать перевязки больным, всегда говорила так:

«Мы не можем делать большие дела, но должны делать маленькие с большой любовью».

Я очень уставала от большого количества физического труда. В конце дня я буквально валилась с ног, но первое время мысли о том, чтобы всё бросить и уйти, меня не посещали. Я просто молилась и думала, что трудности — это лишь испытания, которые однажды станут частью моей новой жизни.

За время моего послушания я успела полюбить всех, кто был рядом. Я думала о том, что могу стать настоящей монахиней, но вскоре я поняла, что совершила ошибку…

Меня совершенно не смущало количество работы и большой физический труд, меня волновало то, что мой темперамент так и не смог стать по-настоящему монашеским. Я была кроткой и молчаливой, никогда не задавала спорных вопросов и не нарушала обетов, но в душе у меня всё еще теплился вопрос, ответ на который я хотела получить еще в детстве: что настоящее, а что нет?

Настоящим была вовсе не духовная часть этого сложного мира, а физическая. Если вы думаете, что самым суровым было испытание отрешения от плоти, целомудрие или долгие молитвы, то я разочарую вас. Такие конфликты могут сразить человека, не подготовленного духовно, а я была готова.

Самое ужасное — это условия, в которых мы жили. Мы трудились исключительно вручную, не пользовались ни дезодорантами, ни какими-то другими косметическими и гигиеническими средствами, купались в холодной воде, независимо от погоды, не спасались вентиляторами в жаркое время.
Хрестоматийный образ монахини — это женщина, борющаяся с демонами похоти и одиночества, но в реальной монашеской жизни есть проблемы не с сексом, а с гигиеной. Осознание, что ты грязная, потная, плохо пахнешь везде, где только можешь выделять какую-либо жидкость, отбивало все похотливые мысли, которые только могли прийти в голову, а в большинстве случаев на них просто не было сил. Это романтический флер, чья-то фантазия, фетиш, но не проблема монахини.
Послушницы спали вместе в одной келье, в кроватях, стоящих друг от друга на расстоянии полуметра. Электрических источников света у нас не было, поэтому приходилось одеваться в полной темноте, так как вставали мы в 4 утра. Казалось, что этого вполне достаточно, чтобы мы чувствовали себя немного одиозно, но вдобавок к этой неудобной утренней рутине правила монастыря диктовали нам прятаться под простыней своей кровати, чтобы сменить одежду, ведь видеть чужое обнаженное тело — это грех.

Когда я официально стала монахиней, мне всё еще было непросто. Те светлые чувства, которые я переживала, пока выполняла послушания и, выбиваясь из сил, надеялась на лучшее, прошли. Я стала думать о том, как же всё выглядит на самом деле.

Меня постоянно упрекали в том, что я «недостаточно послушна» и что у меня «слишком высокая самооценка». Последний комментарий всегда воспринимался мною очень болезненно.

После того, как я спросила старшую монахиню о том, почему послушницы едят черствый хлеб и используют газеты вместо туалетной бумаги, мне сделали замечание и отправили на дополнительные работы, которые отсрочили мое послушание еще на полгода.

По меркам монастыря, это как остаться на второй год в школе — унизительно, но в воспитательных целях. Обо мне стала ходить не самая лестная слава.

Однажды матушка нашего монастыря спросила мое имя, а после того, как я ответила ей, я увидела ее нахмурившиеся брови и услышала следующее:

«Ох, сестра, я много слышала о тебе».

Я не знала, что ответить ей на это. Кроме дерзкого «я тоже слышала о вас» я ничего не придумала, но я промолчала, покорно опустив глаза в пол.

Кроме физических трудностей, я начала испытывать еще и психологическое давление. Мало того, что каждый день нам приходилось стоять на коленях на холодном бетонном полу по 4 часа, так еще и наша старшая сестра каждое утро говорила весьма дикую фразу:

«Сестры, вы должны умертвить себя. Ваша ленивая и эгоистичная природа держит вас в гневе».

У нас было всего два монашеских наряда. Один подрясник мы надевали, другой стирали вручную в холодной воде. Таким образом мы меняли одежду. Однажды сестра-наставница последовала за мной на улицу, чтобы посмотреть, как я стираю свое облачение. Она достала свое распятие и обратилась ко мне со словами:

«Сестра, какую же болезненную рану ты наносишь Спасителю Нашему, когда стираешь свою одежду с такой пустой душой».

Сестра имела в виду, что даже стирка подрясника должна была быть наполнена заботой и любовью. Я ничего не ответила, но эмоционально была очень сильно подавлена.

Я начала винить себя в том, что мной овладевает гнев. Я не знала, смогу ли я побороть свою природу или же все станет только хуже.

В качестве послушания мы помогали в местном женском приюте: убирали, оказывали больным первую помощь, а также молились. Я и моя сестра убирались в комнате, она мыла пол, а я вычищала комоды. В одном из них я обнаружила тампоны.

У нас не было привычных в современном мире средств гигиены. Мы носили тканевые подгузники, а во время менструации подкладывали специально свернутые тряпки прямо в нижнее белье. Эти же подкладки мы потом стирали вручную.

Увидев тампон, я не смогла побороть дурные мысли, поэтому просто схватила его и спрятала за пояс.

Когда я вышла из комнаты, меня одолел такой стыд, что я едва сдержала слезы. Я не смогла найти утешение в молитве, когда думала о том, что женщине нельзя пользоваться такими простыми вещами, как средства гигиены. Такой способ опроститься казался мне унизительным, и ни одна монахиня, которая смогла побороть свое эго, не поддержала бы меня, хоть в глубине души, возможно, и поняла бы.

Когда мое дополнительное послушание подходило к концу, я уже не знала, кто я, чего я хочу и для чего я здесь. Я получила благословение, чтобы вернуться в мир. Я уходила с тяжестью на душе, вспоминая слова той доброй сестры, которая говорила, что сам Иисус послал меня сюда, вспоминала ее улыбку, на глазах наворачивались слезы.

Мои близкие помогли мне начать жизнь в мире сначала: позволили жить с ними, пока я искала работу, думала о том, что стоит снова пойти учиться. Помимо этого я задумалась о психотерапии. Я была в растерянности, глубоком смущении, разочаровании в самой себе и целом мире.

«Как можно было пойти таким неправильным путем, преследуя такую благую цель?»

Спустя год я нащупала хрупкий мир внутри себя. Я поняла, что быть монахиней — это не крест, это выбор, который должен прийти самостоятельно, но и он может оказаться неудачным. С тех пор я слышала много историй о том, как женщины возвращаются в мир, а потом приходят обратно, не теряют Бога, не теряют веры, дышат и молятся по-другому. Я благодарила Бога за такую неудачу, потому что многое поняла о самой себе. Не стоит спешить с тем, чтобы оставить мир позади, но так же и не стоит думать, что отказаться от светской жизни в пользу духовной — это глупо. Я хотела пойти по этому пути, но он оказался не моим.

Я помню о том, что «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное», и я — одна из них.